Виктор (Мамонтов) - Господь — Пастырь мой
Поэту, прочитавшему ей в Коктебеле свои стихи, она сказала: «Стараетесь писать манерно, вычурно. Будьте просты, почувствуйте точно. — Не дослушав его до конца, она попросила читать не поактерски, а просто. — В стиле все заложено, и не нужно стараться помогать себе другими средствами. Ведь когда стихотворение напечатают, этого всего не будет. Кто будет знать о ваших жестах, модуляциях голоса? Читайте просто. Высший пилотаж — простота».
Талантливая чтица Людмила Джигуль из Киева подготовила программу «Стихи Марины Цветаевой» и выступала в Прибалтике, в Москве. Она показывала ее, и мне пришлось быть свидетелем того, как чутка к фальши Анастасия Ивановна. Читая «Тоску по Родине», Джигуль драматизировала. Анастасия Ивановна остановила ее и сказала, что нужно читать так, как ведет строка, на грани тишины: «Поймите: эта вещь написана не из восторга, а из отчаяния, из"не могу". Не могу, а нужно. Парадоксально, что это‑то"не могу"и заставило написать». Она как художник поняла замечание и, перед отъездом из Москвы, прочла стихи так, как нужно.
Очень огорчило Анастасию Ивановну чтение стихов Марины на вечере у Никитиной.
— Дама в платье светло–бордовом, с кружевами, с яркими бусами, встала и, прежде всего, подала себя. Она в упоении закидывала голову, приоткрывала рот — ее снимали. Глупый вид. Это ужасно. Я ушла. Для меня всегда болезненно услышать — «будет вечер Марины».
Она не принимала чтения стихов Качаловым.
— Он чтением портил стих. Никто никогда не читал стихов хуже него. Он ставил точки, запятые. Это проза.
— Как читал стихи Макс Волошин! Он радовался слову, как чашу подымал. Иногда только жестом правой руки помогал. Радостно читал.
Как‑то в разговоре о переводе и переводчиках Анастасия Ивановна сказала:
— Перевод должен быть адекватный. Переводчик — аскет. Он должен забыть себя и быть точным, соблюсти рифму и все остальное. Переводчик не должен блистать, плохой переводчик себя не забывает и блистает. Пастернак был плохой переводчик — себя давал.
У Анастасии Ивановны был дар емкой, лаконичной оценки личности и творчества писателя.
Высоко ценимым Анастасией Ивановной писателем был Достоевский.
— Он — для самых больших людей. Следующее слово после Достоевского — это уже не литература, а духовное писание.
— Лев Толстой — прекрасный психолог, стилист, но все очень навязчиво, все время что‑то объясняет — в том состояло., что. Упрощает. Колосс для средних людей.
Пушкина и Гёте Анастасия Ивановна называла олимпийцами, но совсем по–разному:
— Пушкин в творчестве — олимпиец. А в жизни делал что попало.
— Не люблю Гёте. Как поэт — хороший, но холодный человек, возомнивший о себе олимпиец.
— Вячеслав Иванов — вне морали, темный человек. Ловил в свои сети души. Я никогда не тянулась к нему.
— Розанов — покаянный тип. Умный, чувствует слово. Написал мне одно такое письмо, которым возмутилась. И смердяковщина была в нем. Какая‑то мыслительная машина. Переписку с ним отвезла к Горькому на хранение.
— Катаева не люблю. Не писатель, а описыватель. Обнажается. И тем противнее, чем больше обнажается.
— Чехов — как подсолнух: не оторвешься, но всегда можно прекратить. Об этом писала еще в 18 лет.
Анастасия Ивановна критически и с большим юмором относилась и к самой себе. Она не любила фотографироваться в профиль: «Профиль у меня — как у одной собаки». Возвратившись из Коктебеля, сказала: «Прибавилось во мне 3,5 кг старушечьего мяса. Будет из чего худеть». В ее тесной комнатке в коммуналке на ул. Горького не было зеркала. На чье‑то удивление сказала: «Причесываюсь наизусть».
Анастасия Ивановна имела дар радоваться чужой радости, таланту ближнего — больше, чем своему.
Когда она впервые услышала голос Анны Герман, была покорена его грацией. Она писала Анне о неповторимости тембра ее голоса; в нем душа певицы, ее индивидуальность со всем таинственным, единожды пришедшим на землю.
«Ваш тембр струит на нас неповторимость Вашей душевной грации. Каждый изгиб интонаций Ваших радует сердце и восхищает ум — так пленительно и увлекательно Ваше пение. Я знаю, что Вы испытали, через что прошли. Тем драгоценнее Ваше возвращение в нашу жизнь, вторичное сияние Вашего голоса в наших залах, где, казалось, он мог смолкнуть навеки. Ваш голос — отмеченный особой судьбой, особым благоволением к Вам Провидения, я это ощущаю в каждой песне Вашей, в каждой улыбке Вашего грациозного репертуара. Я благодарю за Вас судьбу.
Да хранит Бог здоровье Ваше, героически выстраданное, и да будут долги и светлы годы жизни. Мне 80 лет. Пойте до моих лет, по крайней мере, может быть, до 90».
Когда‑то Анастасия Ивановна ходила на каждый концерт замечательной камерной певицы Зои Лодий, теперь она старалась не пропускать концерты Анны Герман, которая часто приезжала на гастроли в нашу страну.
Жизнь Анастасии Ивановны была настолько просторной, что в нее вместилось очень много людей, это была жизнь глубокая, Божия. Люди часто приходили к ней с литературными интересами, а уходили верующими людьми. Она сумела уже в двадцать восемь лет отдать себя Богу, поставить Его на первое место в своей жизни. Отсюда, наверное, в ней была решимость всегда стоять за самое высокое в самой себе и в других людях. Она сияла и сияет в нашей жизни своей Любовью, своей радостью и милосердием, своим неповторимым талантом. И этому сиянию не будет конца.
Пастырь любви
В сентябре 1998 года я был приглашен посетить Лондонский приход, где служил митрополит Антоний Сурожский.
В соборе Успения Божией Матери и Всех Святых должна была совершаться служба Воздвижения Креста Господня. Собор находится в квартале Эннисмор Гарденс, в ста метрах от Гайд–парка. Я вошел в алтарь, где готовились к службе иподиаконы и диаконы. И вот совсем неожиданно появился владыка Антоний в сером подряснике. Он тихо вошел левой боковой дверью, подошел к месту, где лежали священнические одежды и начал сам облачаться. Это было необычно, потому что архиереям в этом всегда помогают иподиаконы.
Потом он подошел ко мне и благословил. Началась служба.
Меня удивило то, как молится владыка. Было впечатление, что он обращается к Тому, Кто находится перед ним и молится всеми силами жизни, которые в нем были. Молитва в нем жила, горела. Я почувствовал, что он близок Богу, что он умеет творить молитву предстательства о всех тех, кого Бог ему дал. Он был поистине человеком молитвы.
Такое живое общение с Богом я видел однажды в алтаре сельского храма в Ярославской области на службе архимандрита Павла (Груздева), старца, который много пострадал во время гонений на Церковь. Святые Дары были уже освящены, и отец Павел, наклонив голову и протянув ладони к ним, молился о ком‑то: «Ты видишь его. Ты знаешь его нужду, помоги ему.. Ты ведь всех любишь». Впечатление было такое, что он реально видит Того, к Кому обращается. Такая молитва была предношением этого батюшки перед лицом Божиим. Он в этот момент все забыл и живым светильником стоял перед Богом.
«То, как служил владыка, — говорила сестра прихода Марина Безменова, — потрясало всех. Это было истинное предстояние перед Богом, полное погружение в совершаемое таинство. Голос его сохранял силу, и слова молитвы чеканились и западали в душу, заставляя тут же собраться, сосредоточиться,"житейское отложить попечение"».
Во время Евхаристии владыка опирался на посох — физически он начал слабеть. Но дух его был бодр.
По окончании службы мы остались вдвоем в алтаре — побеседовать. Владыка не сел, а стоя говорил со мной, расспрашивая о жизни моего прихода в Латвии. Он в 70–е годы побывал в Риге, встречался с митрополитом Леонидом.
— Может быть, Вам непривычно, что у нас здесь в храме бедно и просто.
Я сказал, что вид алтаря его храма очень напоминает мне алтарь Троицкого кафедрального собора в Риге, где служил владыка Леонид и где я был рукоположен: «Как и Вы, владыка, я не люблю пышности, мне очень нравится скромный вид Вашего алтаря». Владыка подарил мне свою фотографию с надписью: «С радостью о встрече и братской любовью. м. Сурожский Антоний».
Боясь утрудить владыку, я все же дерзнул попросить его сказать несколько слов моим прихожанам: «Они Вас любят, и хотя не видели Вас, но встретились духовно, потому что читали Ваши книги. Это для всех нас — духовная пища, мы черпаем в них силу жить по–христиански. Это книги, рожденные из сердца, книги светлого духовного опыта». Владыка с радостью согласился, включил диктофон и начал говорить:
«Во–первых, я хочу сказать, что для меня была большая–большая радость встретить вашего настоятеля, который мне столько рассказал о внутренней жизни вашего прихода, вашей общины и о том, что эта община, словно семя, которое Христос бросает на ветер с тем, чтобы оно упало там, где только может произрасти и принесло бы плод. И мне кажется, что это очень важно — создавать такие общины, которые представляют собой единство, и члены которых могут расходиться затем по всему миру, не теряя сознания, что они едины друг со другом. Это — первое, что меня поразило в рассказе отца Виктора.
